Witjas.de

За серыми глыбами прожитых дней,
Скрываясь в тиши и печали небесной,
Сонмы неисполненных, чистых идей
Жуют осознанье холодным и пресным.

Трагично мигая слепыми глазами,
Поднял морду кверху истерзанный пёс.
А в небе несётся, не двинув крылами,
Ненужная птица, не знавшая грёз.

Толпёнка людей продвигается к краю,
«Венцами творенья» прикрывши умы,
Ни верха, ни низа, ни бока не зная,
А время прилежно стирает следы.

Зелёный змей, гремя костями,
Ползёт по кочкам бытия,
Ведь кровь куда светлее яви
В благодеяньи пития.

Корнями крепко взявшись в почву,
Привычка станет мне судьба,
И даже тёмной, страшной ночью
Не даст лишить меня крыла.

Всё выше, выше — в бесконечность
Сквозь серость крыши облаков.
Не могут муки длиться вечно,
Хоть я и к этому готов.

Младенчество
В то время, когда других младенцев находили в капусте, или их приносили белые аисты, меня в куче навоза за забором откопал старый индюк и притащил проститутке, спящей в канаве с пьяницей.
Им я был не нужен и они зашвырнули меня в хлев. Несколько позже я, поймав ядовитую змею, «натравил» ее на алкаша и проститутку, и они умерли там же в канаве, забавно корчась и стеная.
В хлеву свинья кормила меня отбросами, а козел вспаивал молоком. И я остался жить там.
В первую же ночь я перегрыз горло спящему петуху, поскольку днем он мне мешал совокупляться с курицами. Труп петуха я подбросил цепному псу, за что того поутру нещадно били, пока он не издох.
Узнав однажды, что у баранов короткая память и они не помнят больше одного дня, я каждый вечер на заходе солнца доводил их до панического ужаса, рассказывая о наступлении жуткого конца света.
Моим любимым лакомством в то время были живые цыплята и вскорости я сожрал их всех.
Ужасаться дальше…

Потоп Потокович Посухов стоял голым на карнизе высокого дома на высоте семи этажей, скрываясь между двумя окнами.

Посухов не любил лазать по карнизам. Его, немолодое уже, тело было бледным, вялым и дрябло-одутловатым.

И хотя вид на окружающий мир открывался прекрасный – край восходящего солнца уже показался над дальним холмом; густые кроны величественных, исполинских деревьев вдали, за изгибом широкой ленивой реки, обрели в первых лучах солнца, непередаваемую никакими словами, золотистую окраску; неспешно плыли в голубой вышине большие белые глыбы облаков, подсвеченные снизу красненьким… , — мысли Посохова были в серых тонах, а чувства его немногочисленны, но трансцедентальны и невообразимо печальны.

— Почему так устроено все в этом мире? – думал Потоп Потокович. – Надо ведь собираться на работу. Попить бы с женой мятного чая, поболтать о всяких пустяках, вроде прекрасности этого утра, и отправиться исполнять тяжелое, но приятное свое призвание… Ан нет! Опять нарисовался любовник жены, и пришлось в суете карабкаться за окно и скрываться здесь.

На том же карнизе в нескольких метрах справа от Посухова маячил сосед, к жене которого тоже явился любовник. Но пожилому тощему соседу, имени которого Потоп Потокович не помнил, явно не было дела до размышлений о мироздании. Он поеживался на свежем ветерке, позевывал и почесывался, ожидая, когда можно будет снова залезть в окно и продолжить …

— Продолжить что? – задался новым вопросом Посухов? – Продолжить жить? Но ведь и сейчас это жизнь! А впрочем, какая разница?

Сосед заговорщически подмигнул Посухову и, прикрыв рот со стороны окон ладонью, словно это могло заглушить звук, замогильным голосом засипел-зашептал:
— Воет сука девять суток, призывает кобеля. Чтоб скрестившись с ним паскудно, принести ему щенка…

Посухов нетерпеливо махнул рукой. Он хорошо разбирался в поэзии и эти стихи знал давно.

Сосед замолчал, но изнутри распираемый поэтическим восхищением, задергался в подавленном хихикании, зажимая себе рот руками. В какой-то момент сила смеха одолела его телесное сопротивление, он загоготал, схватившись за живот и, перегнувшись пополам, полетел вниз, невзирая на то, что карниз был для пережидания на нем предназначен.

Потоп Потокович с неудовольствием наблюдал за этим действом.

Снизу навстречу падающему телу моментально рванулись, надуваясь, противопаденческие системы и, встретив его на высоте примерно пятого этажа, тут же двинулись вниз с замедлением, плавно гася энергию ускорения, и мягко опустили соседа на землю у края газона с чудной зеленой травкой.

Сосед немедля вскочил на ноги и неровной трусцой посеменил к подъезду, негромко ругая нехорошими словами неизвестно кого.

Посухов опечалился вконец.