Осень – катализатор памяти?

Осень – катализатор памяти?

Психологи авторитетно заявляют, что человек себя начинает помнить с возраста 5-6 лет.
Все этому верят и потому не помнят, что было до того, не говоря уж о том, чтобы вспомнить, что было до рождения…

С мнениями уважаемых товарищей психологов я имел счастье ознакомиться уже в том позднем возрасте, когда успел, по невежеству своему, зафиксировать в рукописях свои воспоминания, распространяющиеся гораздо дальше в ретроспективу, нежели дошкольный возраст.

А осенний лес, красотою красно-желтой и воздухом пронзительным прохладой и запахами мокрой земли и падшей листвы, — обострил мои воспоминания еще больше.

Вопреки всем психологам, я отчетливо помню себя с возраста полутора лет.

Дом, в котором я жил с годовалого возраста до своего трехлетнего взросления, вспоминается мне внутри мрачновато темным. Анфилады комнат, коридоры, голландская круглобокая печь, поскрипывающие половицы, прикрытые ковриками ручной вязки…
Над моей кроваткой детской наблюдал я гобелен «Волк и семеро козлят». Прабабушка Банюся, баюкая меня, напевала – «придет серенький волчок и укусит за бочок». Я, погружаясь в сон, наблюдал волка на гобелене и пытался постичь, сможет ли он, всегда недвижимый, слезть оттуда и укусить меня. У меня не было слов, чтобы выразить ЭТО, но видений было предостаточно. Потому засыпал я бдительно, чтобы не пропустить момента отслоения волчары из коврика на стене в ту реальность, которую я тогда только начинал изучать.
Дом был велик, как средневековый замок. Или это я был мал, как шпицшнауцер – восприятие всегда относительно…
Квартиранты, снимающие одну из множества комнат, казались мне зашуганными, как мыши. Они тенями безшумными прокрадывались из комнаты, и также тихо возвращались.
Я, одетый в легкомысленно-узорчатые бумазейные комбинезончики, бродил, расширив очи, держась за стены, не умея говорить, — и впитывал в себя эти проявления окружающего мира.
Ноги мои подгибались, вестибулярный аппарат подавал противоричивые сигналы, поэтому хождения по дому можно было звать хождением по мукам…
Почему мне относительно легко дается хроника этих событий – летописи абсолютно точно зафиксировали времена моего пребывания там, а также события, поддающиеся проверке запросто.
Вот например: мой старший дядюшка, брат моей мамы, вернулся из армии. Дата зафиксирована документально.
В те времена мне было полтора года, а служба армейская была два года… Соответственно, дядю  моего я впервые и увидел.
На его лычках блестели танки, ибо службу он нес в ГДР, близ города Лейпцига, и был танкистом…
Но тогда я не знал о том. В те времена я не умел даже разговаривать, а умел только слушать.
Так вот, дядька мой Жора, сняв с лычки танчик, сумел меня убедить, что этот танк реально стрелять умеет. Отчетливо помню это благоговенное состояние, когда он мне дал такой танчик в руки. И еще отчетливое то чувство, когда попытался я стрельнуть из танка, а дядька его отобрал у меня и объяснил, что негоже шмалять дуром из танковой пушки в домашнем уюте…
Ведь я, не зная слов, был уверен, что танк стреляет, и чувствовал нутром, что стрельба его разрушительна… А ведь танк был алюминевый, с лычек…
Во дворе нашего дома жила собака Пышка. Она влачила бытие  в конуре, привязанная цепью поближе к воротам. Её все считали злобной и не велели мне подходить к ней.
К тому времения я был уже взрослым, двух с половиной лет от роду. На голове моей росли русые кудри, я носил ватник, а во дворе нашего дома всегда ждал меня мой трехколесный велосипед по кличке «Слоненок» (не я это придумал, так он звался).
Деловито вытаскивал я своего слоненка на стартовую полосу, поближе к воротам и седлал его. Пышка рвалась с цепи, грозясь загрызть меня, но я ее игнорировал, поскольку видел, как младший мой дядька Вовка приводит к нам в дом своего другана Серегу Лодыжкина по кличке Каланча, сутулого и худого, как недокормленные глист, — и собака кидается на них обоих, но им по барабану…
Если кто дотошно спросит, как я так возраст определяю и хронологию, то утешу – всё приблизительно.
То, что я сейчас глаголю, относится к ериоду моего бытия от возраста годовалого до трехлетнего. Ибо в три года переехал их частного владения в квартиру на пятом этаже, но – то совсем другой период бытия. А сейчас – о детстве.
Место, о котором сказываю, — Вознесеновка, а в простонародье – Нахаловка. На окраинах столицы одной из среднеазиатских республик тогдашнего СССР.
Дом был предпоследним на краю Нахаловки по улице Вятской, а позади крайнего дома раскинулся пустырь, который называли полем.
Когда мне было чуть меньше двух лет, гуляя там с моим дядькой Жорой, я сказал первое свое слово. Ранней весной, мартовским, наверное, днем, мы с дядькой гуляли по пустырю и находили подснежники. Вернее, он находил, а я испытывал неудовольствие, поскольку у меня не получалось находить их.
Тогда, чтоб хоть как-то проявить собственную важность, я ткнул пальцем в небо, указуя на облака и заявил – «дым». Это было первое мое слово.
Пышка была рыжая дворняга. В те времена я был атлетически сложенным дитем, но она, встав на задние лапы, была выше меня – это уж точно. Но красива была, не отнять. Не иначе, мамка ее согрешила с кобелем лайки… Но родословной не было.
Продолжим опровергать психологов? Авось, на костре не спалят.
Чем оправдать сумбур писанины? Тем паче, кому это читать приспичит?
Вернемся к описанию бытия до трех лет?
Не следует думать, что я был предоставлен самому себе в свободе передвижений.
На самом деле, каждое утро меня сдавали в тюрягу яслей, позже – средняя группа, потом – старшая. Кто не был в советских детсадах не поймет.
Из Нахаловки меня везли в детский сад на другом конце города, потому что там работала моя бабушка.
Она поднимала меня в четыре или в пять утра и мы нудно добирались на автобусах с пересадками до мест заключения пребывания детей в возрасте от года и до шести лет.
Оттуда я сбегал периодически, но меня рано или поздно отлавливали и возвращали в ласковые руки воспитательниц. Заведующая, Нина Федоровна, грозилась сдать меня в милицию…
Однажды я умыкнул из детсада свою одногруппницу по имени Милена. Она мне казалась сказочно красивой в своем нарядном платье и огромными голубыми бантами на кудрявой голове. Я повел ее в близлежащий гастроном, где, помимо прочего, продавали красных пластиковых солдатиков. Именно их я и хотел показать ей…
Ярко помню один летний день на Вятской:
Мой младший дядька Вовчик свою ударную установку возвел на крыльце дома. Красивые были барабаны. Перламутро-изумрудного цвета.  А мать моя, шутница, на фронтовом пластике «бочки» нарисовала картину – лохматый чувак палец к губам прижимает, призывая к тишине —  уместно же для барабана самого громкого?
Колонки и усилители расставлены – собрались репетировать.
Я — серьезный дитятя 3-х лет от роду, наблюдаю.
Внезапно с неба посыпались крупные градины.
Кто знает, что такое ударная установка, поймет, что собрать моментально всю эту кухню трудно.
Не успели спрятать – градом порвало «рабочий» барабан…
А в огороде был турник, на котором упорно тренировался мой средний дядька Сергей. Он и меня пытался приобщить к этому делу, но турник был сделан из лома, и для моих рук он был слишком толстый. Я не мог обхватить его надлежащим образом. Так что ничего не вышло.
К боковой стене нашего дома была приставлена лестница, по которой можно было забраться на чердак. Чем я и решил заняться одним пригожим летним днем.
Перекладины лестницы были расположены для меня очень широко одна от другой, а чердак казался находящимся почти на высоте неба, но я упорно лез и достиг своей цели.
На чердаке обнаружилась масса занимательных вещей. Какие-то горшки разных размеров, а также ухват для них, чтобы из печи доставать, лыжные палки, старое огромное радио, какие-то пыльные сундуки и много еще всякого. На полу я обнаружил жестяную фигурку волка из «Ну погоди». Волк стоял на подставке, а в лапах держал металлическую гитару, которую можно было из лап вынимать и использовать по назначению – это была открывашка )
Волка с гитарой я взял с собою.
На одной из балок обнаружилось нечто интересное – серый кокон с какими-то отверстиями.
Я потрогал его пальцем – он оказался мягким и подающимся. Но более глубокие исследования были пресечены осами, которые в немалом количестве оттуда повылетали.
Я был тут же несколько раз ужален и спешно побежал на выход. Как-то умудрился не свалиться с лестницы и только достигнув земли, громко и слезно выразил свое отвращение к осам. На чердаке я кричать опасался, поскольку и бабушка и прабабушка строжайше запрещали мне даже близко подходить к лестнице, а тем более влезать на нее…
Не могу сказать, что я помню всё досконально. Но из жития на улице Вятской (то есть до своего трехлетия) я мог бы еще немало историй изложить.
Потому считаю, что психологи неправы. Человек помнит себя гораздо раньше. Возможно, если потянуть за ниточку воспоминаний, то можно открыть шлюз и воспоминания польются из него неисчерпаемым потоком…
Если статья Вам понравилась и оказалась для вас полезной, то поделитесь ей с другими:

Хочу себе плагин с такими кнопками

Alan

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *