Метка: проза

                                                                     НЕТ ХУДА БЕЗ ДОБРА… или
                                              НЕ БЫЛО БЫ СЧАСТЬЯ, ДА НЕСЧАСТЬЕ ПОМОГЛО

                                                                          Когда человеку кажется,  что всё идёт наперекосяк,
                                                                                      в его жизнь пытается войти нечто чудесное.
                                                                                                                                 (автор неизвестен)

Читать далее

                    На Седой Голове   (Am Grauen Kopf)

ТАНЕЦ ЖИВОТА

От фонаря начать, что ли? Начну-ка лучше от печки. Танцевать, так танцевать!

Но какой же танец без любви? Не бойтесь, оглянуться не успеешь, как уже влюбился.

Я и влюбился, не замедлив, напротив — загодя, и покатился, пока не докатился до танца живота – Bauchtanz, каковой переименовал немного на мужской, так сказать, лад в – Bierbauchtanz. Есть в немецком понятие – пивное брюхо. С чем мой, далёкий от немецкого, менталитет не согласен, принимая продукт пивоварения в натуре, вполне соглашаясь с утверждением Виктора Пелевина – «Пузо не ОТ пива, а – ДЛЯ».

Вот и отправим пиво туда, где ему самое место. Но сначала, эх, лиха беда… вернёмся к печке и обратим внимание на высшую, по отношению к животу, область — сердечную. Никакая не тайна, что влюбился я в «Наташу из сети». Слыхали таку-растаку песенку «Оля из сети» УмаТурмана? Така вота лубов отныне и вовеки (кое для кого).

                                         Послеполуденный сон.

Поклевав немного цуккини ли, суччини (Zucchini — кабачок), полистав книгу Малахова «Золотые правила питания», послав в нокдаун муху, пытавшуюся вначале разделить со мной трапезу, а потом, из-за плеча, комментировать Малахова, тем самым истощив скудный запас моего буддийского равновесия и переполнив чашу ламаистского терпения; без неё знаю, что жареная курица вкуснее цуккини, пусть даже и отсутствует в меню буддизма-ламаизма, с последующим после нокдауна (а может и нокаута) выбросом за пределы ринга т.е. вон из комнаты на террасу (пусть только сунется!), по пути разделавшись с рекламной периодикой, в том числе, засунув с глаз долой, в макулатуру, газету с портретом Далай Ламы, прибывшим в Висбаден по делам международного значения и первостепенной важности (в отличие от некоторых кандидатов в начинающие буддисты, занятых своим мелким по сути, но крупным по форме голодом, ведущим финансово-несостоятельную практику безделья (не путать с неделаньем), войной, на уровне боевых видов спорта, с терроризмом местного масштаба — мухами (подозреваю, что Далай Ламе такой бокс в разных весовых категориях показался бы не совсем корректным, хотя у меня-то вес «мухи», а её я не взвешивал, может она в весе слона, каналья, канала, как знать… короче не будем делать из мухи… ах, чёрт, поздно — уже сделал… а как я её сделал-таки! Так вот, положа руку на сердце (до сих пор стучит, бедное), со всей серьёзностью заявляю: с общественностью мировой, в постоянной солидарности пребывая (чего, к сожалению, не могу утверждать о пребывании в здравом рассудке и трезвой памяти), ужасно сочувствую бедным тибетцам, жертвам прклятого Мао и зверски сожалею, что ничего кроме недоеденного цуккини шпендировать не могу (муха не в счёт – не будут же они хавать калеку. Да и Далай, да и Да Лама вряд ли доставит её в целости, ведь в Китае, как я слыхал, давно уже всех насекомых пожрали и на таможне у него её, беднягу, заберут конфискуют — только её и видели, ну и, сами понимаете, в Висбаден я вовсе не поехал, хотя в один конец бензина ещё хватило бы, а наоборот, разморённый делами праведными, тихонечко прилёг на софу и сладко задремал на бережку озерка.

Подходит Эдик Иконников (давненько его не видел):

— Здорово, — говорит. — Покурим?

Ну, что ж, дело доброе:

— А есть у тебя, что курить? – спрашиваю.

Оказалось. Давай крутить курево. Долго крутили. Не спеша курили. Чего-то говорили. Тут образовался некоторый провал памяти, из которого выявилась какая-то девица. Мордашки, признаться, не упомнил, при встрече не узнаю, разве что по ляжке? Но это уже потом дело было, с ляжкой-то, да вы не подумайте чего, чистое джентльменство. Эдик пропал куда-то, то ли скурился весь, то ли скурвился, хотя это вряд ли, не такой человек Эдик Иконников, чтобы ни с того, ни с сего скурвиться, вот ведь и покурить принёс и девушка, небось, не без его содействия тут оказалась, может он за выпивкой теперь подался, но что остался я с девицей один на один — это факт. Что теперь с ней делать? Ума не приложу. Самому скурвиться, что ли? Затуманилось в голове что-то, ну и предложил я ей, не дожидаясь Эдика, перейти вброд заливчик, на ту сторону дамбы перебраться. Кабы заранее знать, что там за дамбой, так я тоже, может предпочёл бы сквозануть, как дым растаять, а поскольку не знаешь наперёд, что там за дамбой… короче, хвать девку в охапку, правой рукой за ляжку, пристроил себе сбоку на бедро, не под ручку, но под мышку т.е. и айда пошли – не мочить же ей ножки, когда рядом джентльмен без толку болтается. Сначала вброд по мелкой воде, а потом вверх по небольшой насыпи на другую сторону. Не пойму, что это меня вдруг заджентльменило? Какая нелёгкая на сторону потянула? Откуда ж мне и знать, что это за другая сторона такая? Для бодрости песенку «Доорз» «Пробейся!» про себя напеваю. Пробейся, дескать, на ту сторону. Ну, пробиваюсь, значит. На той стороне (насыпи) неожиданно оказалось заброшенное деревянное, не знаю даже как назвать, строение — не строение, сарай — не сарай, короче, дрянь какая-то, в дверь которой мы и протиснулись, очутившись в странной, если не сказать подозрительной, глухой, тёмной, от копоти чёрной, грязной кочегарке. По причине грязности девица продолжала пребывать в изначальном положении, у меня на бедре, то бишь, правую мою руку оттягивать. Пора выбираться, подумалось мне, и, поплутав чуток, нырнул со своим уже обременительным грузом — ляжка-то ещё ничего пока казалась на предмет осязания – круглая, гладкая, упругая, авось сгодится на что-нибудь, не век же голодать, хотя и тяжёлая, сволочь — в дверцу какого-то чуланчика. Чуланчика за дверцей не оказалось, вывалился с ношей, кое-как удержавшись на ногах, непонятно куда. Оказался большой овраг, засыпанный серой золой. Логично, подумалось мне, наверное это отвал золы из кочегарки, хорошо ещё не горячей, этого только не хватало, да вот границы этого оврага, этой свалки терялись в густом чёрно-сером тумане. По колено в серой мягкой пыли-золе, всё с тем же бременем (уже бременем, заметьте) стал я нарезать круги в полном нашем обоюдном молчании. Как я заметил, девица оказалась неразговорчивой, а мне и вовсе не до разговоров тут было. Ей-то что? Сиди-виси себе пока на руках носят. Песня «Доорз» закончилась, сменившись другой, из репертуара Высоцкого, да вы, наверняка, слышали. Вы-то слышали, а я-то прочувствовал немеющей рукой, хотя ношу тяжкую пока не бросал – места подходящего не подворачивалось. Высоцкому полегче было – он сам на закорках сидел, а я тут шерпу или кули какого из себя выкобениваю. Какого чёрта! Вот влип, ввязался! Такое чувство, будто вечность мне тут скитаться с этой молодухой, будь она неладна! Рука трясётся от напряжения сил последних, а ни прохода, ни прогала не видать. Поздновато спохватился; хапнуть себе чего, ухватить – потом и не рад будешь, не отделаешься. Поначалу сладко, а потом – гадко. Это уже после мысль такая, мораль значит, выкристаллизовалась. Вот из-за неё, из-за морали и запомнилась мне эта ужасная историйка. Так бы и сгинул там, в золе, грязи и мраке ни за грош, почитай – за ляжку. Слава Богу, очнулся от сна кошмарного, вытащил из под себя эту ляжку позорную… тьфу-ты – руку свою отлёжную, многострадальную и зачесал затылок свой бестолковый. Дело ясное – с мухи какой спрос, ей суччини подавай, сучаре, а вот, спрашивается, где Далай Лама был когда буддиста (почти что) злые демоны одолевали? В Висбадене, где же ещё? В казино, небось, пожертвования приумноживал.

                                                  Н. Н.        26 июля 2005 г.   На Седой Голове