Я — волк-одиночка

Не стая, не стадион, не табун. Лишь я, и ночь, где мои безграничные смыслы сверкают яснее ограниченных слов, а мой путь не проложен ни в чьих отчетах. Мне не подсовывают идеи на подносе, не нашептывают мантры за чашкой кофе, как глупому стаду.

Я не рожден для существования по шаблону. Я рожден, чтобы жить. Жить — не в декларациях министров, не в цифрах отчетов, пахнущих лоском и ложью, не в “правдах”, сброшенных с неба, чтобы мы рвали друг друга на части.

Моё истинное богатство — рассвет, острый и холодный, когда видишь мир без фильтров. Моя единственная власть — шаг, сделанный без спроса; запретное слово, сказанное вслух, когда «товарищ майор» навострил уши, а Истина, переобувшись в лабутены, прячется за горизонтом.

Они называют себя элитами. Эти персонажи с жадным блеском в глазах, заглядывающие в карманы бедняков, чьи улыбки отфильтрованы пресс-службой, а руки с судорожным нетерпением гребут и гребут, обрастая жесткими волосами. Эти рабы собственных страстей – элиты? Ну чтож, тогда любой бомж, утративший последнюю надежду – принц Вселенной на их фоне.

Они зовут техногенность прогрессом, а на деле это — механизм удержания: дрожите, платите, молчите, бейтесь за солнце под ягодицами, жрите друг друга, но не смейте смотреть наверх.

Их алчные пасти поглотили мир, и они учат нас мерить жизнь по квитанциям, по налогам, которые выжимают последние соки, по законам, что обрекают на барщину до самой могилы и запрещают не только высказывать, но даже иметь свое мнение.

Но я не прошу их пирожных. Они еще встанут сладким комом в их глотках. Мне ближе вкус черного хлеба, что пахнет честью и горькой свободой.

Я видел, как растёт насилие там, где кончается разговор, там, где толпа с безумным криком кидается от правого борта к левому. Видел, как их ненависть, их коррупция, их безумные идеологии отравляют каждый глоток воздуха. Быль и есть история — циклы, что возвращаются. И я не стану инструментом их цирка; не отдам себя на потеху их ненасытной жадности.

Мой путь не будет пролегать по их дорогам. Я не полезу в слякоть окопов за их комфорт. Не пролью свою и чужую кровь за их коррупцию, что проела мир до дыр. Моя совесть не станет щитом для их навязчивых идей, их ярлыков, когда они меняют флаги со свастик на радужные, но оставляют ту же стальную плетку в руках полицая.

Я не приму их цензуру, что душит любой живой голос. Не стану покорным винтиком в механизме цифровой слежки, где каждый шаг, каждый вдох, каждый взгляд под контролем. Моя жизнь не уместится в тесную клеть, плотно сплетенную из бесконечных предписаний, запретов и требований, которые они штампуют, чтобы окончательно загнать нас в стойло.

Мой разум не склонится перед их пропагандой и ложью, которая извращает саму ткань реальности, заставляя миллионы овец, забывших, что они ЧЕЛОВЕКИ, верить в самые абсурдные басни. Я не стану частью их спектакля, где их псевдоистина — лишь очередная разменная монета.

Я, пусть и картонный герой, выйду на поле брани один — не ради славы и не ради крови, а ради чести. Мой бой — отказ быть винтиком в их Матрице противопоставлений. Отказ позволять решать за меня, что мне думать, во что верить, чем кормиться, за что жить и умирать.

Это не пафос — это выбор. Выбор жить по закону духа, а не по чьему-то указанию, написанному черным по белому в очередном «трактате» о нашем рабстве. Любой может прочесть, но некогда, лень и скучно. Пусть зовут это безумием. Пусть называют одиночеством клятвы.

Я готов принять цену — если цена будет свободой, а не покорностью. Не прошу смерти; выбираю жизнь, которая дороже безопасности рабства, дороже теплого места в их стаде.

Карма медлительна, но не слепа. Справедливость не храм мгновенный, а терпеливая лавина — она помнит каждый шаг тласкальтеков, каждый обман Збигнева, каждую каплю лжи, пролитую с их высоких трибун.

Когда миллионы проснутся, я не буду вести их — я лишь покажу, что идти можно иначе: не под барабан, не под радужные знамёна, а по собственной, выстраданной тропе.

Моя битва внутри: честность вместо удобства, слово вместо покорности, действие вместо апатии. Волк умирает свободным; он кладёт голову спокойно, если не стал тенью в чьём-то кармане.

Если моё падение даст кому-то шанс встать — значит, я жил не напрасно. И если ты слушаешь — выбери сам. Не за хлеб, не за пирожные чужих застолий. За своё дыхание, за свою совесть, за ту маленькую, упрямую свободу, что остаётся, когда всё остальное продано.