Что-то притомился от прозы жизни. Казалось бы, уже зацвели плодовые деревья. Пестрые цветы повылезали на всех газонах.\
Но небеса хмуры, ветер промозгл, а рабочие дни бесконечны.
Так что и с поэзией не лады. Пришлось выдумать новый жанр: серый стих.
Получилось что-то неудобоваримое. Попытка пробить скорлупу прозы недоудалась. Вылупился какой-то недоптенец.
И, кажется, уже почти выбралось это создание на свет божий, но так и не смогло избавится от бластоцисты ограничений… Кошмарное нечто – может быть барыга, молящийся богу биржевого курса, а может недоносок гомункулюса в навозе.
Как в лупанарии бедняжки-куртизанки
Стараются «наштукатурить» лица, чтобы сокрыть изъяны и
Морщины утомленной кожи.
Чтоб привлекательней, зазывнее казаться одиночке-проходимцу,
Хоть привлеченного сюда не красотою их гримерной, а только лишь,
Как прозаично б это не звучало, возможностью укрыться от ненастья…
Так мысли-гейши в бардаке-уме, натужно корчась в похотливом танце,
Вниманье захватить стремяться без остатка,
Любых уловок, даже самых подлых, не гнушаясь…
Публичный дом, толпа гетер — спектакль для одного клиента за грошик восприятья?
Агония зимы — весны предродовые схватки, а я, как дерево облезлое в лесу осеннем,
Стою — корнями в ум вцепился, ветвями в душу-небо целюсь.
Корой ствола «наждачу» событийный ветер, что мирно мимо пролететь никак не хочет.
И так он гнуть меня пытается, а я его в ответ безжалостно шершавлю, истончая.
Как этот стих – не белый, но и дочерна не зарифмован, мой серый цвет сливается с туманом
Повседневности рутинной, нудной, долгой, вязкой, бесконечно краткосрочной.
На фоне красочного карнавала жизни, почти незрим и тускл слоняюсь.
На фоне черном смерти тоже неприметной голограммой на изнанке вышит.
Ни жив, хоть говорят рождался, ни мертв, ведь мыслями обуян, совращаем.
И вроде бы не сплю, но беспробуден. Не наяву, но и не в царстве нави пребываю.
А где я? Кто я? Никто пока (и даже я) не знает.
Вот такая вот загогулина…