Младенчество
В то время, когда других младенцев находили в капусте, или их приносили белые аисты, меня в куче навоза за забором откопал старый индюк и притащил проститутке, спящей в канаве с пьяницей.
Им я был не нужен и они зашвырнули меня в хлев. Несколько позже я, поймав ядовитую змею, «натравил» ее на алкаша и проститутку, и они умерли там же в канаве, забавно корчась и стеная.
В хлеву свинья кормила меня отбросами, а козел вспаивал молоком. И я остался жить там.
В первую же ночь я перегрыз горло спящему петуху, поскольку днем он мне мешал совокупляться с курицами. Труп петуха я подбросил цепному псу, за что того поутру нещадно били, пока он не издох.
Узнав однажды, что у баранов короткая память и они не помнят больше одного дня, я каждый вечер на заходе солнца доводил их до панического ужаса, рассказывая о наступлении жуткого конца света.
Моим любимым лакомством в то время были живые цыплята и вскорости я сожрал их всех.
Детство
Познав похотливые утехи со всеми обитателями хлева, я решил выбраться в «большой мир».
Ночами я бродил по темным улицам. Травил собак, которые осмеливались на меня лаять. Ловил кошек и изучал их анатомию, убедившись при этом, что девяти жизней у них нет.
Я забирался в дома к одиноким беспомощным старухам. Насиловал их и душил подушкой.
Молодые вдовы привлекали меня немного сильнее, чем старухи, но я боялся, что не смогу справиться с ними. Да и в совершенстве скрывать следы преступления тогда еще не умел.
У детей послабее меня я отбирал игрушки и сладости. А если выпадала удача застать такое дитя в темном закутке, то удовлетворял и свою постоянную срамную страсть.
Наказания я не боялся, ибо обладая ангельской внешностью и невинностью во взоре, вызывал умиление. А если этого оказывалось мало, то против одной слезы, катящейся из моего, полного страдания глаза, не могло устоять ни одно, даже самое каменное, сердце.
Меня невзлюбили лошади. Ни ангельская внешность, ни жалобные разговоры с ними не действовали – совокупиться ни с одной лошадью мне не удалось.
Летней ночью я подпер ворота конюшни бревнышком и запалил деревянные стены и крышу.
Пожар разгорелся страшный. Огонь перекинулся на хлев и мигом пожрал и строение и всех его обитателей.
Из лошадей также не выжила ни одна.
Я лишился ночлега, но это меня не пугало. Было немного жаль свинью, ибо она знала толк в любовных утехах, но…
Юношество
Я обосновался в подвале полуразвалившейся заброшеной усадьбы, стоящей на отшибе у самого леса.
Местные жители соваться туда не решались, боясь дурной славы этого места.
Некогда прекрасный пруд с лилиями превратился в небольшое зловонное болото. Заброшенный сад экзотических деревьев, скрестившись с местной флорой мутировал в полуживое существо. Размножились плотоядные растения, ядовитые лианы и цветы, наводящие морок и безумие.
Поначалу сад воевал со мной – куст с огромными колючками, острыми как бритвы, вцепился однажды в мое тело и стал рвать его. Но мне удалось вырваться. Несколько дней я лежал в своем сыром подвале, залечивая раны. Питался огромными личинками и утолял жажду, слизывая склизкую влагу со стен.
Крысы, во множестве населявшие усадьбу, вскоре перестали обращать на меня внимание и приняли почти за своего.
Восстановившись, я вернулся к кусту и с великой осторожностью надрезал несколько ветвей так, что они бессильно повисли, но не отпали. Затем у самого ствола я развел небольшой огонь. Языки пламени покусывали его, и сок вскипал, пузырясь сквозь кору. Я подкопал корни и, вытащив их почти все из почвы, разложил на камнях у самой поверхности, дабы они могли вволю насладиться палящим солнцем.
Так поступал я день за днем, уворачиваясь от колючек, коими куст стремился меня уничтожить. И в конце концов он сдался.
Мы заключили с садом нейтралитет и больше друг друга не трогали.
Некоторые глупые отроки, демонстрируя бесстрашие, на спор брались провести ночь на усадьбе.
Я издавал страшные звуки с разных сторон, вспугивал стаи огромных летучих мышей-вампиров, терзал кошек, которых держал в клетках на такие случаи, заставляя и их верещать в гулкой темноте.
Такого не выдержали бы и нервы закаленного воина. И подростки в ужасе, не разбирая дороги, разбегались. Кто-то из них навсегда пропадал в лапах сада, кого-то засасывало болото, а кто-то непременно попадался в одну из моих ловушек, ломая себе руки и ноги, или оставаясь висеть на остро заточенных кольях.
Этих оставшихся я утаскивал в свой подвал, где всласть удовлетворив свою похоть, с еще живых отгрызал куски мяса и утолял жажду крови и голод.
Тела их я оставлял разлагаться. В них заводились прекрасные черви, которыми я наслаждался как гурман.
Крысы стали постепенно выселяться, не вынеся запаха, и вскоре даже самые упрямые из них, покинули мою усадьбу навсегда. Единственными соседями моими остались насекомые, которые, на мою радость, размножались и «жирели», обеспечивая мне сытное существование.
После пропажи нескольких отроков в усадьбу вовсе перестали приходить люди, обходя ее далеко стороной. Меня стала одолевать скука.
Выбравшись ночью из своего убежища, я пробрался к церкви, рядом с которой жил местный юродивый, задушил его и надругавшись над телом, утопил его в своем болоте.
На следующий день я занял его место.
Сидя на паперти я, возведя очи долу, бормотал молитвы и пророчества, собирал подаяния и слезно благодарил подающих, обещая им вечные блага здесь и жизнь вечную на небесах.
Положение юродивого дало мне возможность узнать всех местных жителей, а с этим и новые идеи для забав.
По ночам я забирал у пьяниц, спящих под заборами недопитые бутылки и деньги. Взамен укладывал рядом с ними тела растерзаных мною местных шлюх, с которыми я предварительно совокуплялся всеми известными мне тогда способами.
Наблюдать, как пьяницы эти несли наказание вместо меня, было моей нехитрой радостью.
К сожалению и пьяницы и шлюхи быстро закончились. Многие просто бросили пить, а шлюхи, вдруг, стали наипорядочнейшими, богобоязненными женами.
Взрослость
Я стал сильнее молодых вдов.
Забираясь в их дома по ночам, я постигал и новые способы совокуплений.
Поначалу я убивал их сразу после того как, насладив свое тело и свой ум непотребствами, напивался живой горячей их крови. Тела утаскивал в свой подвал и кормил ими своих насекомых, которые от сытости и благоприятных условий, мутировали постепенно в настоящих монстров. Таких огромных червей и жуков с громадными челюстями не видывал еще этот мир. Королевские скорпионы, по сравнению с моими, показались бы просто жалкими карликами.
Позже я постиг новые забавы. Возможно вкушение живой плоти и крови послужило тому толчком, а может другие причины, но я стал колдуном.
У меня легко получалось наслать болезнь и смерть, обратиться во что-то другое, видеть на расстоянии, прозревать прошлое и будущее.
Так, обернувшись прекрасным рыцарем, я вошел в доверие к одной прекраснотелой и прекрасноокой вдове и через несколько дней, очаровав ее, уловками и обманом, заманил в свой подвал.
Там, вернув свой прежний образ, избил ее и посадил нагую на цепь. По нескольку дней я не возвращался, оставляя ее страдать от жажды, голода, холода, запахов разложения, сырости и милого общества моих насекомых.
Постепенно я довел ее до того, что она стала поедать червей и жуков, а жажду утолять моей уриной.
Обещая ей жизнь и свободу, я требовал от нее умолять меня взять ее как последнюю шлюху, и я снисходил до ее «желаний».
Потом она сошла с ума и стала вести себя без принуждения, как похотливая сука в период течки. Вместо насекомых стала жрать мертвое мясо со свежих трупов, которые я время от времени притаскивал в подвал, и глодать кости разложившихся подростков и вдов. Мне она надоела.
Местный святой давно смотрел на меня с подозрением, но наслать болезнь и смерть на него у меня не получилось.
Опасаясь, что он раскроет меня, я решил действовать.
Позаимствовав в своем саду трав и цветов, наводящих морок, безумие и беспамятство, я заманил святого ночью в церковь, якобы для того, чтобы исповедаться ему в грехах и вместе помолиться об искуплении.
Одурманив его запахом растений, я оставил его в мире грез и видений в церкви. Сам же похитил младенца и, надругавшись над ним предварительно, отрезал ему голову.
Отсеченную голову я разместил в церкви у алтаря на серебряном блюде, а тело бросил в купель со святой водой.
Я притащил из подвала, наскучившую мне, обезумевшую похотливую вдову и, как была, нагую разложил на алтаре и привязал. Она стонала и извивалась, изнывая от неудержимого желания, и мне не составило труда заставить обезволенного святого возбудиться и извергнуть семя на ее лицо, живот и грудь, ибо тело вдовы было все еще прекрасно, а стоны невыразимо сладострастны.
Я перевернул все кресты и иконы вниз головой. В последний раз утолил свою похоть с вдовой, оросив ее обильно и своим семенем.
Ритуальным ножом я вскрыл ей грудь и вырвал ей сердце. Внушив святому, что сердце мертвой вдовы – райский плод, я заставил его вкусить от него.
Опроставшись в центре храма, фекалиями пририсовал я святым на иконах рога, копыта и хвосты, начертал на стенах сатанинские знаки и замарал испражнениями руки святого.
Затем я убедил его сотворить надо мной «насильственно» содомитский грех и, к утру, прикинувшись обессиленным мученником, остался лежать у дверей церкви. На обнаженном теле своем, посредством колдовства, я вызвал страшные раны и следы истязаний.
Священник, узрев все это, созвал людей. Они схватили святого и, после недолгого разбирательства, отлучили от лика святых и казнили сожжением на главной площади.
Меня же долго выхаживал священник, а я в «лихорадочном бреду» молился о падшей душе святого.
За такие мои добродетели и мученическое смирение меня причислили к лику святых, и я чувствовал себя в полной безопасности.
Я выслеживал по ночам пары юных влюбленных, которые гуляли по полям и лугам, любовались луной и звездами и клялись друг другу в вечной чистой любви.
Одурманив их растениями, я вселял в них похоть и совокуплялся с обоими, лишая дев девственности и с жаром отдаваясь их возлюбленным, приняв образ ненасытной юной нимфоманки.
Иногда я убивал кого-нибудь из них, но чаще оставлял в живых, дабы на них ложился вечный стыд за содеянное. В церкви я утешал их словами о возвышенном и оставался для них единственным, кто относился к ним без презрения.
Вскоре я обзавелся целой когортой таких юных и обесчещеных. Плетя интриги, сея слухи и вражду меж ними, я добивался то взаимоубийства, а то буйных оргий, которые также часто заканчивались убийствами и людоедством.
Было весело.
Последняя метаморфоза
Однажды я узнал о Ней. О чистой невинной деве, которая, храня незыблемую верность, ждала своего доброго витязя из далеких походов, где он совершал славные подвиги.
Мной овладело непреодолимое вожделение, но ни мои колдовские чары, ни морок цветов из мого сада не действовали на нее. Тогда я взял ее силой и, как и ту вдову, утащил в подвал и приковал цепью. Я совал свой уд, во все отверстия ее прекрасного тела. Орошал ее своим семенем и нечистотами своего организма. Пускал своих насекомых ползать по ней и жалить ее. Я сделал для нее ложе из разлагающихся тел. Приводил, лишив их разума и памяти, толпы ненасытных юнцов и заставлял их грязно пользоваться соблазнами ее истерзанного и обессиленного тела. Я находил огромных полудиких псов и, окропив ее лоно соком сук, жаждущих зачать, отдавал ее их инстинктам на растерзание.
Но ничего из этого не смогло лишить ее невинности и чистоты. Раны заживали на ней, омытые ее слезами, а грязь бесследно исчезала с нее. И душа ее не поддавалась растлению. Даже тела, на коих она возлежала по моей прихоти, перестали разлагаться и смердить.
Я принял облик доброго витязя, но она распознала меня и не отдала мне тепла и страсти своих ланит.
Бессилие мое будило во мне безумный гнев, и я учинял над ней страшнейшие пытки, но не мог нанести ей вреда. А она лишь слегка улыбалась не мне и тихонько шептала о том, что витязь ее уже недалече.
И правда, вскоре он появился и спрашивал о ней, но никто не знал, где она. И он приходил в церковь и мы вместе печалились, и я вселял в него надежду и утешал его словами о божественном провидении.
Оернувшись змеей я жил у него на груди. И сон его был беспокоен, и он бормотал о ней и о любви – безумец.
В образе дев неземной красоты и невероятной привлекательности я являлся к нему и пытался совратить, но он, не поддаваясь соблазнам, прогонял меня. И дурманящий запах цветов моих нагонял на него лишь в тяжелую дрему.
И я решил убить его на ее глазах.
Свернувшись змеей на его груди, я нашептал ему в ночной тиши, где он найдет ее, и он незамедлительно бросился к моей усадьбе.
Найдя ее в подвале, он кинулся к ней, но я ужалил его в грудь и, вернув свой прежний облик, метнулся ему за спину и вонзил в нее острый, длинный, отравленный кинжал по самую рукоять.
Он упал, а я взглянул на нее, чтобы насладиться болью в ее глазах, и слух мой был услажден ее криком.
Но витязь, привыкший в походах к укусам змей, ядам и колотым ранам, поднялся и ударил меня так, что я лишился чувств.
Своим мечом он перерубил цепь, приковывающую ее к стене и этой же цепью связал меня. Ее он отвел в свой дом, укрыв своим плащем, а меня доставил к людям.
На следующий день меня судили. И я рассказал все, смеясь над их ужасом и отвращением.
Когда же судья зачитывал приговор, где меня должны были посадить на кол и оставить умирать долгой мучительной смертью, я превратился в бычий цепень и мигом скрылся в его анусе.
Живу теперь так и задаюсь вопросом – посадят ли на кол судью, чтоб привести мой приговор в исполнение?